Эта история — о мурманчанине Сергее Дмитренкове, который провел полтора года на цементной перевалке и, как он сам говорит, прошел сквозь ад. Он работал там, где в грязи грохочут насосы, а люди в спешке разгружают вагоны с цементом. Работал без средств защиты, чувствуя, как цементное облако проникает в рот и глаза и выжигает кожу до мяса. Неисправное оборудование, рассказывает он, калечило людей, но начальство требовало выполнения плана. Цемент с перевалки, на которой трудился Сергей, идет на масштабные стройки, но зарплату сотрудникам платят с задержками.
Дмитриенков работал старшим смены и оператором, организовал забастовку и в конце концов был вынужден уволиться. «Смола» публикует его историю — это рассказ о реалиях, с которыми сталкиваются рабочие на вредных производствах. Таких производств в России многие тысячи. На них работают миллионы людей.
Фанатик в цементной пыли
33-летний Сергей худощавый уроженец самого густонаселенного арктического города Мурманска делает перерыв в работе и идет в бытовку. От цементной пыли нельзя спрятаться.
Чашка свежезаваренного чая спустя считанные секунды покрывается пленкой. Сергей берет ее посеревшими от въевшегося цемента руками и выпивает эту отраву.
К концу смены, которая длится по 12–14 часов, он так устает, что не в силах поужинать. Однажды, закончив работу, Дмитриенков уснул в бытовке на столе, в который, как и во все здесь, въелся цемент. Так, день за днем, проходят полтора года его жизни. Благодаря своей пунктуальности, он старший смены. Впрочем, в его трудовой указано, что мурманчанин всего лишь «оператор на цементной перевалке ООО ***», в чьи обязанности входит погрузка и выгрузка цемента, проверка целостности упаковки, а также складирование груза.
Перевалка расположена среди промзон на окраине города. Сам Сергей живет в 10 километрах от нее, на берегу Кольской губы, в бывшем закрытом поселке Росляково. Окна его дома выходят на руины общежития, стены которого периодически метят рекламой наркотиков, свастикой и признаниями в любви к Анечке. Смрад от мазутной котельной и запахи нечистот, сбрасываемых в губу Чалмпушку, бьют в нос, но он привык. После перестройки Росляково было бандитским «Чикаго». В XXI веке в плавучем доке градообразующего судоремонтного завода № 82 потерпел аварию авианесущий крейсер «Адмирал Кузнецов». Здесь же вскрывали трагически известную атомную подлодку «Курск». На фоне заметного упадка в регионе Росляково — вполне живое место. И относительно тихое, если не замечать круглосуточный гул с противоположного берега залива — в Белокаменке строят верфь.
— Я специально переехал сюда из Мурманска, — говорит нелюдимый Сергей.
На работу он просыпается рано. Будучи совой по хронотипу, спит перед сменой всего 3-4 часа. Борясь со сном, Дмитриенков включает музыку. Трэш-метал или крикливый андеграундный панк Лехи Никонова. Громко. За это его ненавидят соседи. Битком набитый автобус № 33 увозит его в город. Если у Сергея ночная смена, то ему надо долго ждать рейс «Североморск — Мурманск»: когда обрушиваются сильные метели, автобус еле ползет по перевалам пробитого в скалах Североморского шоссе.
— Бывает, что час на 30-градусном морозе стою, — признается Сергей. До цеха транспорт не доходит. Он идет пешком по мрачной улице Свердлова с прогнившими бараками. Затем сворачивает в темные закоулки между заборами промзон.
Вакансию оператора цементной перевалки Сергей получил легко. Он всегда подыскивал для себя тяжелые отрасли, находя в этом удовлетворение: Сергей гордится тем, что он пролетарий, а не белый воротничок. Карьера и размер банковского счета его не волнуют. Его мать ходила в океан и фотографировала быт моряков на ледоколах. Но Сергей тянется к социальным низам, хотя в его квартире лежат книги о сибирском шаманизме, политике и рок-культуре. Сам Дмитриенков пишет небанальные стихи. Он имеет специальность плотника, но не хочет заниматься этим ремеслом — оно кажется ему скучным. Предыдущие годы он тягал чугунную вагонетку на хлебокомбинате в духоте и холоде. Был старшим грузчиком в магазине, собирал сруб и разбирал кирпичи заброшенного дома. Как-то успешно продавал книги с рук, но это ему надоело.
«Ваши деньги мне мешают жить. Вы не видите другого блага. Не забудьте лишь налоги заплатить. Чтоб не пить одной воды из крана», — отвечает Сергей на вопрос «Зачем все это?» в своем стихотворении «Грязь». На его кухне висит плакат с Че Геварой, над кроватью — флаг нигилизма. На руке татуировка лимоновской утопии, в которой он когда-то состоял. Затянувшийся юношеский бунт привел его в заточение грохочущих цехов.
На цементной перевалке рабочие увольняются один за другим из-за изнеможения. А цемент, как и те, кто его перегружает, на Мурмане нужен. На берегах Кольского залива давно появились масштабные стройки: угольный терминал «Лавна» и судовая крупнотоннажная верфь в Белокаменке. Своего цемента нет — его привозят составами по Октябрьской железной дороге, реже тянут тягачами из других регионов. По словам Сергея, он и его коллеги на пике разгружают до 150 вагонов в месяц. Грузовики с цистернами непрерывным потоком едут за сырьем на склад, Сергей не сидит сложа руки. В один год весенний паводок уничтожил железнодорожный мост под городом Кола, и перевозки в Мурманск осложнились на месяцы.
— Наш склад-перевалка — это дилерский центр огромной компании, из которого развозят цемент по стройкам в Мурманской области. Особенно на объект «Арктик СПГ 2», он базируется в Белокаменке. Это приносит хороший доход нашему владельцу, — рассказывает о внутренней кухне отрасли Сергей. Он внимательно изучает предприятия, на которые устраивается. Как партизан в тылу врага. Он любит труд, но ненавидит коммерсантов, годами мечтая об утопиях без капитализма.
Солидные деньги проходят через перевалку. Однако измотанные авралами и цементной пылью сотрудники подолгу не видят зарплату и живут впроголодь, прося знакомых одолжить им пару сотен рублей на хлеб, сигареты и проезд.
Травматизм и нарушение трудовых прав здесь обычны. Но Сергей из-за своей упертости держится за это беспросветное место, добровольно превращая себя в робота.
«Объясняешь им — снижают зарплату»
В перевалочном цементном складе от шума закладывает уши. Доставляемое в Мурманск сырье отгружают из вагонов или грузовиков пневматическими насосами. Всего в цеху стоит четыре силоса (так называют склады для хранения сыпучих материалов — прим. ред.) вместимостью до 700 тонн.
— Каждый вагон — это примерно 70 тонн цемента, — не без гордости подчеркивает Сергей, его глаза горят.
Он готов часами рассказывать, как справляется с задачами, как под силос подгоняют очередной цементовоз из Белокаменки и «заправляют» его. Ирония: пока Сергей работал, он не был в Белокаменке. Но каждый день видел ее, выходя из дома: возводимая судоверфь красуется напротив его дома через Кольскую губу. Работы на перевалке идут без перерыва, если только на железной дороге не возникают форс-мажоры вроде обрушения моста или заторов на подъездных путях. Железнодорожников Сергей не жалует. По его мнению, РЖД берет огромные деньги за проезд, но не следит за графиками прибытия товарняков, сотрудники компании «работают вяло».
Перевалка — это опасное занятие. Возможно, в этом и кроется привязанность Сергея к месту. Чувство страха, кажется, напрочь у него отсутствует. Бунтарский андеграунд десятых годов XXI века, этап в колонию, автостоп в полярную ночь под вой волков и истории о хождениях по тонкому льду озера — все это он пересказывает с гомерическим хохотом. Эмоции, риски и отстаивание гражданских прав — его образ жизни. Он довольно вспоминает, как дискутировал с полицейскими, задержавшими его во время поедания пиццы у магазина в период самоизоляции. Тогда Сергея привели в битком забитое отловленными по дворам алкоголиками отделение. Видимо, так выполнялся план по «соблюдению гражданами режима самоизоляции».
На перевалке каждый день грозит стать фатальным. Дмитриенков рассказывает, как один из мастеров лишился части ноги.
— Парень остался без половины ступни из-за нарушения техники безопасности и отсутствия индивидуальных средств защиты, — объясняет он, покуривая крепкую сигарету. — Понимаешь, ему шестеренный механизм лебедки отрезал часть тела. Лебедкой тягали вагоны, но она для этого уже не была приспособлена, ее часто ремонтировали. Да и стояла она под неправильным углом без страхующих приспособлений, как стопорной механизм.
Сергей резко затягивается и изломанными в юности пальцами неловко показывает на телефоне фото коллеги: «Жалко парнишку, всего 25 лет». Безжалостный к собственной физической боли, Сергей становится сентиментальным, когда речь идет о других, правда, только если они из рабочих или оказались на дне. Как-то он подкармливал спившегося, обитающего в подвале летчика после того, как его квартира сгорела, а лицо обезобразили ожоги.
Травмированный мастер теперь «инвалид без справки», говорит Дмитриенков. Искать компенсации в суде он не стал и даже рад, что до сих пор числится мастером на объекте, командует подчиненными.
После трагедии на перевалке ничего не изменилось.
— Начальству надо, чтобы мы все делали быстрее. Они говорят: «Руки куда не надо не суйте». Вопрос — а ноги? — с сарказмом резюмирует Сергей. — На перевалке рабочий процесс построен неправильно. Владельцы экономят на людях, и нам приходится ускоряться. Причем обязанности распределены неравномерно: кто-то перерабатывает, а кто-то недорабатывает, отлынивает.
Дефицит кадров тут двукратный. На цементном складе числится всего восемь человек: две смены по 12 часов. Особую ярость у Дмитриенкова вызывает парень-боксер: этот тип бережет себя для спорта в ущерб чужому времени.
Оборудование дышит на ладан и ломается.
— 30-метровые трубы, по которым цемент засасывается из вагонов в силосы, плохо закреплены и дрожат. Сифонит насос, — перечисляет Сергей.
— Травмы можно получить любые. Техника безопасности написана кровью, но по факту к рабочим относятся как к животным, нелюдям.
Все требуют делать бегом: разгружать вагоны, лазить по трапам. Кричат: «Туда — сюда!», «Давайте, быстрее! Почему так долго?». Были прямые намеки при неисправности оборудования продолжать работы. Ты им объясняешь, что так нельзя, но они принимают это за хамство и снижают зарплату.
«Я куски цемента отковыривал от мяса»
В холостяцкой квартире Сергея в продуваемом ветрами Росляково до сих пор висит куртка, в которой он ходил на работу. Если ударить по ней ладонью, поднимаются клубы цементной пыли.
Уже несколько недель Дмитриенков — не работник перевалки. Он плотно задергивает шторы (не терпит, когда полярное солнце светит в окно), наливает стопку своего любимого коньяка, включает громче депрессивный психоделик-метал Santa Cruz, закуривает и начинает перечислять, как он полтора года гробил свое здоровье. Создается впечатление, что долгая и счастливая жизнь никогда не входила в его планы.
На предприятии рабочие, по словам Сергея, переодеваются и едят в одной каптерке. Выделять дополнительное помещение хозяин не стал — экономия.
— Стол протер от цементной пыли, через пять минут уже и незаметно, что вытирал, — вспоминает Дмитриенков.
Рабочие обдуваются воздухом из шлангов, но это, по словам Сергея, мало помогает. В цеху стоит облако ядовитой пыли. Пол устилает месиво из цемента и грязи. Старший мастер, наведывающийся из Петербурга, предпочитает переодеваться на улице.
Летом интенсивность поставок возрастает, и рабочие, помимо цемента, разгружают и асфальтовый порошок.
— Это очень вредный компонент. Он мелкодисперсный и сыпучий. Создает сплошное облако мелкой пыли, в нем ты как в тумане, — объясняет Сергей.
Впрочем, насильно на перевалку его никто не гнал.
— Там условия опасные для здоровья. Если десять лет отработаешь на таком предприятии, потом проживешь еще максимум десять. Как на шахте, — говорит Сергей. — У нас должна была быть полная защита дыхательных органов от цемента, ушей — от сильного шума, незапотевающие очки, перчатки с виброизоляцией и спецобувь. Респираторы специального класса не выдают, ограничиваются дешевыми для малярных работ. В них тяжело дышать и говорить, что создает опасные ситуации.
По словам Дмитриенкова, выдачу не то что противопыльных респираторов, но и обычных на перевалке не наращивали даже тогда, когда ковид опустошал Мурманск, убивая сотни людей. Цена одного специального респиратора составляла в то время 500–700 рублей. Его хватало на день. Сергей все это дотошно объясняет: он возмущается не тем, что цемент травил его и его напарников, а тем, что начальство предприятия демонстративно игнорировало трудовые нормы.
— Даже спустя две недели после моей последней смены у меня по утрам из глаз цемент выходил, — ухмыляется он. Впрочем, это видно и без его слов: его лицо все еще имеет серый оттенок, глаза воспалены, а дыхание сбито. Цемент пропитал его ладони. И даже домашние тапочки.
За полтора года Сергей так и не получил от руководства рабочей одежды. Он долго требовал ее и для себя, и для коллег, выступая тараном от лица аморфного коллектива, но… Рабочие так и снуют по перевалке в обычной. Одну символическую победу, однако, он одержал — ценой своей крови.
— Там нужна обувь с жестким носком и противопрокольной стелькой. Обуви, которую дали (ее выделили после того, как я получил химический ожог), хватило ненадолго. Когда люди начали массово жаловаться, нам предложили купить спецобувь за свой счет с последующей компенсацией. Но деньги так и не вернули, — говорит Сергей.
Цемент попадает в штаны и ботинки, намокает от грязи, и рабочие получают ожоги тела. Компоненты цемента — едкие. Дмитриенков испытал это на собственной шкуре — сжег себе верхний слой стопы. Куски цемента буквально отковыривал от мяса и две недели потом не мог ходить из-за боли.
Человек и Профсоюз
На мурманской цементной перевалке — хроническая текучка кадров. На глазах Сергея ежемесячно приходило и увольнялось человек по пять.
— Мы жестко вкалывали. За полтора года, которые я провел в цеху, вместе со мной продержалось только четыре человека, — рассказывает он. Один из долгожителей на перевалке — его товарищ Данил, бывший педагог, ушедший из-за скуки в разнорабочие. Люмпен-пролетариат на перевалке не выдерживает, в особенности алкоголики.
— Да их и быстро «бреют», особенно на зарплату — пьющего легко обмануть, — добавляет Дмитриенков. Когда кто-то напивался и не выходил на смену, старший мастер звонил Сергею и тот отправлялся на сверхурочные. Такое случалось часто.
Несмотря на то, что он принимал каторжные условия перевалки, есть то, чего не был в состоянии вынести даже он. Сергея тошнило от манер начальства.
— Приезжал из Петербурга один начальник с блатными повадками в динамовском шарфе. Предложил за косяки отдавать деньги в общак, а из общака выдавать премии отличившимся мужикам, — вспоминает Сергей, затягиваясь сигаретой. Он смолит одну за другой во время интервью. Начальник нагрубил Сергею, и тот позвал его пообщаться за забор, один на один. Питерец стушевался.
Сергей — «пожарная команда» для производства и одновременно головная боль для руководства. На одной из предыдущих работ его даже прозвали «Профсоюз». Трудовой кодекс Сергей знает наизусть.
— Перевалка — вредное производство. Но в договоре это не прописывали. Представляешь, там даже не было написано, что мы работаем на Крайнем Севере. Хотя адрес филиала предприятия указан мурманский! — Дмитриенков приходит в состояние гнева. — Я год работал без договора. Мне дали его, когда поняли, что мне идти в отпуск, а я не увольняюсь. Люди ведь такие сволочи — хотят в отпуск. Оформили задним числом.
Жителям региона полагается полярный отпуск — 52 дня. Для управленцев это оказалось сюрпризом. Сергей устроил на перевалке короткую классовую битву и одержал победу. Он и Данила уговорили группу сотрудников устроить «итальянскую забастовку».
Дмитриенков признается, что персонал даже не понял, что бастует, настолько он невежествен в своих правах и сторонится малейшей конфронтации с бизнесом.
В особенности трудовые мигранты.
Мужчины работали, но пунктуально соблюдали все требования техники безопасности — такова тактика «итальянской забастовки». Вывоз цемента катастрофически замедлился, и компания «сдалась» перед напором Сергея, пойдя на оформление трудовых договоров. Зарплаты выросли с 32 до 42 тысяч рублей. Впрочем, неукомплектованные штаты так и не увеличили. Нашему герою это все потом припомнили.
— Когда закончился летний период, зарплату снизили, стали ее задерживать. Зимой мы по две недели сидели без денег и голодали, — продолжает Сергей. — Начали отнимать договора под предлогом выдачи новых. Зачастую их делали на два месяца и не продлевали; человек в одно утро просыпался безработным — ему какие-то копейки перечисляли. Как будто на сезонные работы нанимали. Они давят на незнание рабочими своих прав. Увольняют под любым предлогом. И от меня захотели избавиться. Но меня проще убить, чем уволить. И я продолжал из принципа.
«Я вовремя ушел»
По мысу Серафим гуляет арктический ветер. Редкие сосны дают небольшую защиту, и Сергей с блаженством сидит у костра, добивая неизменную сигарету. За полтора года, потраченных им на цементную перевалку, он редко выбирался на природу. Хотя Росляково окружают красивые мысы и полные грибов леса. Парень уже не первый год с ностальгией вспоминает, как с приятелем Лехой ловил треску, проходя по отвесным обрывам утеса. После смены на перевалке Сергей обычно сидел у кого-то в гостях на кухне. Дома — лежал на кровати и упирался глазами в телевизор, засыпая под фильмы. Листал ленту «ВКонтакте». Уже который день кряду он не надышится свободой, как заключенный волей. «Никаких больше цехов!» — неожиданно обещает он и говорит, что неплохо бы получить права на автомобиль и водить грузовик.
Все закончилось неожиданно. Его битва зашла в тупик. Дмитриенков уволился и поехал на юг — в отпуск за свой счет. Хотя на перевалочном цементном складе он был старшим смены.
— Я обучал людей, сам выписывал погрузочные документы на машины (это ответственность начальства) — за это должны доплачивать, но… Зарплату все урезали и урезали, а цемента привозили все больше, — отчеканивает он.
Рабочие покорно принимали политику компании, не пытаясь что-то предпринять. Последние дни Сергей дотянул на автопилоте, ненавидя перевалку. Хлопнув дверью, он оставил в каптерке трудовой кодекс коллегам. На предприятии теперь в основном иностранцы. Справляются они хуже, впадая в ступор от техники, зато не цитируют начальству законы о труде.
— Я вовремя ушел, — улыбается Сергей. Въевшийся в кожу цемент долго не покидал его.
После увольнения Сергей спал и спал — столько, сколько хотел. Прошли месяцы. Пришла и ушла полярная ночь. В Мурманской области сегодня сложно найти приемлемую вакансию, не имея образования или одной из отраслевых профессий в области горной добычи, металлургии, рыболовства и бюджетников. В последние годы вахтовики прибывали тысячами. Экономика области при новом губернаторе Андрее Чибисе не вызывает оптимизма. По улицам некогда рыбодобывающей столицы российской Арктики ходят новые короли жизни — пришлые эксперты по городской среде.
Сергей долго искал себе место, но ему часто предлагали что-то делать за копейки и без договора, на «честном слове», которое в Мурманске все чаще равносильно пустому звуку. В итоге он занялся погрузкой мебели — кропотливой и тяжелой работой, позволяющей держаться на плаву.
Кажется, что акт максимализма нашего героя на цементной перевалке затянулся, откусив от жизни солидный кусок и ничего не дав ему взамен. Впрочем, Сергей еще молод.
— Мне слава не нужна, хочу быть просто богатым, — вдруг признается он, глядя в окно, за которым кричат морские чайки, копающиеся в прибрежной грязи. Мурман снова заливает очередной полярный день после долгой зимы.
