С начала боевых действий в Украине прошло два года. Они унесли тысячи жизней, обернулись в России цензурой, массовыми арестами и гибелью самого известного оппозиционного политика страны. Количество политических заключенных в России, по данным независимых СМИ, сегодня превышает число политзеков, сидевших при Хрущеве и Брежневе. И движется к сталинским показателям. Однако простой количественный подсчет в данном случае только вводит в заблуждение и не позволяет увидеть важных качественных различий.
Авторитаризмы XX века носили мобилизационный характер, а их движущей силой была идеология. Они не могли существовать без активной низовой поддержки. Знаменитая фраза Довлатова о четырех миллионах доносов во многом мифологична, но она хорошо отражает характер сталинизма. Этот режим не только подавлял сопротивление, но и требовал от населения активно его поддерживать, выискивая шпионов, совершая трудовые и боевые подвиги, учась даже «говорить по-большевистски». То же самое касалось и ультраправых режимов с их еврейскими погромами и отрядами чернорубашечников, которые демонстрировали готовность народа прямым насилием поддерживать свои режимы.
В случае путинской системы механизмы политической легитимности принципиально иные. Его основой является деполитизация — социальный контракт, по которому население отказывается от участия в политике в обмен на экономический рост и стабильность. Государство жестоко наказывает за оппозиционную деятельность, но при этом не требует от населения выражать свою лояльность в каких-либо действиях.
Начало боевых действий в Украине запустило обратный процесс: российское государство и его нарративы стремительно политизируются. Идеология глубоко проникает в сферу образования, чиновники и пропагандисты формируют образы внутренних и внешних врагов, публичная критика происходящего в соседней стране теперь чревата социальным остракизмом, а сфера частной жизни больше не является надежно защищенной от «традиционных ценностей». Несмотря на это инерция деполитизации остается сильной. Так, хорошим примером являются доносы, по которым в 2022–2023 годах полиция возбудила сотни административных и уголовных дел. При внимательном анализе оказалось, что их нельзя рассматривать как проявление народной поддержки государства: подавляющее большинство доносов пишут сами силовики или официальные структуры вроде «Лиги безопасного интернета». То же самое касается и боевых действий. Пополнение на фронте достигается не столько за счет идейных борцов за «русский мир», сколько за счет щедрых выплат, которые обещают всем, кто заключит контракт с армией. Особенно хорошо эти материальные стимулы сочетаются с угрозами получить реальный срок за уклонение от мобилизации или дезертирство.
Таким образом, построенная Владимиром Путиным система управления по-прежнему способна воспроизводить себя без массовой поддержки населения.
Откуда у нее такая суперспособность? Она обеспечивается за счет доступа к природной ренте — сверхдоходов от продажи энергоресурсов на мировом рынке.
Природная рента позволяет удерживать власть, опираясь на аппарат насилия — армию хорошо обеспеченных и вооруженных профессионалов. По данным ООН, в 2019 году в России на каждые 100 тысяч населения приходилось в среднем 404,4 полицейских (по этому показателю она одна из «передовых» стран). С тех пор их количество только увеличилось за счет мобилизации и роста штата МВД.
Особую силу политэкономии нынешних элит придает глобальная власть углеводородов: у нефтяной иглы два конца, и сидит на ней не только Россия, но и государства, покупающие у нее нефть. Именно поэтому санкции так и не смогли остановить приток природной ренты, столь необходимой российским властям для продолжения боевых действий и удержания власти. В марте 2022 года от российских углеводородов отказались только Соединенные Штаты; европейские же страны, на которые приходилось до 45% российского экспорта, этого сделать так быстро не смогли. В сочетании с девальвацией рубля это привело к рекордным нефтегазовым доходам бюджета — 1,2 трлн рублей в марте и 1,8 трлн в апреле. В конце 2022 года G7, Европейский союз и Австралия ввели ценовой потолок на российскую нефть в размере $60 за баррель. Эта мера была призвана, с одной стороны, обеспечить санкционное давление на Россию, а с другой, поддержать баланс на глобальном рынке энергоносителей. Однако благодаря высокому спросу в Китае, Турции и Индии российским компаниям достаточно успешно удалось обойти ценовые ограничения, и нефтегазовые доходы составили в 2023 году более трети бюджета РФ или 8,8 трлн рублей, что на 800 млрд превысило базовые показатели, заложенные Минфином.
Устойчивость системы, выстроенной Путиным, связана с тем, что доминирующие в глобальном энергетическом балансе ресурсы оказывают большое влияние на политические и экономические структуры. Как пишет профессор Колумбийского университета (США) Тимоти Митчелл, уголь и нефть порождали совершенно разные формы общественной организации. Уголь стал основой социал-демократических режимов XX века. Сыпучий и твердый, этот ресурс требует значительных трудозатрат при добыче и транспортировке. Это приводило к тому, что в Европе и США промышленность развивалась преимущественно вокруг крупных угольных бассейнов. В ограниченном пространстве концентрировались огромные массы пролетариата. Донбасс, Рур, Силезия, Северная Англия и Пенсильвания становились опорой профсоюзов и левых партий. В результате организованные рабочие получали огромную политическую власть: объявив забастовку, они могли остановить разом экономику целой страны.
Добыча нефти, в свою очередь, значительно менее трудозатратна. Нефть сама пробивается на поверхность, не требуя от рабочих спускаться под землю и рисковать своими жизнями. За счет этого, по меткому выражению Дэниела Ергина, нефть приобретала характер «добычи»: в центре политической экономии этого ресурса оказывалась борьба за контроль над месторождениями, а не процесс извлечения как таковой.
Более того, жидкое состояние нефти позволило достаточно рано разработать эффективные технологии ее транспортировки на далекие расстояния. Нефтепровод «Дружба» из Поволжья в Западную Европу, строительство которого началось еще в 1960-е годы, протянулся почти на 9 тысяч километров. Современные супертанкеры способны доставлять нефть еще дальше, соединяя месторождения и потребителей на разных континентах. Нефть позволила размещать производство где угодно, открыв дорогу глобализации и перенесению промышленности в развивающиеся страны с дешевой рабочей силой. В богатых странах Глобального Севера политическим результатом перехода к нефти стал неолиберализм. Труд потерял свою способность навязывать капиталу свои условия, в результате чего резко повысилось экономическое неравенство. Власти крупных нефтедобывающих стран (Ирана, Ирака, Саудовской Аравии, Ливии, Венесуэлы и других), в свою очередь, получили постоянный приток ренты, которая поддерживала устойчивость даже самых репрессивных режимов.
В истории СССР «большая» нефть Ромашкинского, а затем и Самотлорского месторождений сыграла парадоксальную роль. С одной стороны, она обеспечила приток валюты, которая позволила на определенное время поддержать стагнирующую экономику. С другой стороны, падение цен на нефть в середине 1980-х годов разверзло огромную дыру в бюджете, которую нечем было закрыть.
История глобальных энергопереходов позволяет трезво, но с надеждой взглянуть в будущее.
Власть нефти и порождаемые ею авторитарные режимы не вечны. Они являются продуктом определенного исторического периода, и вместе с ним уйдут в прошлое.
Долгое время конец нефтяной эпохи связывался с истощением ее запасов. Сейчас мы слишком хорошо понимаем, что катастрофические последствия изменения климата настигнут нас раньше. Пока климатические саммиты зачастую используются как площадка для совершения нефтяных сделок, а мировые лидеры прилетают на них на частных самолетах. Однако все больше сил — от китайского правительства, которое инвестирует $80 млрд в год в зеленую энергетику, до движения «Пятницы ради будущего», которое объединяет десятки тысяч молодых юношей и девушек по всему миру, — делают безуглеродное будущее реальным. И это очень плохие новости для Владимира Путина.
